Читательский дневник

Борис Пастернак.
6 января 1919 года.

Тот год! Как часто у окна
Нашептывал мне старый: «Выкинься».
А этот, новый, все прогнал
Рождественскою сказкой Диккенса.

Вот шепчет мне: «Забудь, встряхнись!»
И с солнцем в градуснике тянется
Точь в точь, как тот дарил стрихнин
И падал в пузырек с цианистым.

Его зарей, его рукой,
Ленивым веяньем волос его
Почерпнут за окном покой
У птиц, у крыш, как у философов.

Ведь он пришел и лег лучом
С панелей, с снеговой повинности.
Он дерзок, он разгорячен,
Он просит пить, шумит, не вынести.

Он вне себя. Он внес с собой
Дворовый шум и – делать нечего:
На свете нет тоски такой,
Которой снег бы не вылечивал.

Е.Шалашов. Господин следователь.
«Мой письменный стол никогда не пустует. Лежат на нем и книги, и брошюры, и газеты. Со стороны это производит впечатление, мол, трудится следователь, хоть на самом-то деле печатная продукция касалась не юриспруденции, а экономического и демографического состояния России. Насколько информация мне пригодится в дальнейшем, я не знаю, но находиться в курсе хозяйственных и культурных дел я просто обязан. Вон Мусоргский «Хованщину» поставил, в петербургских газетах ее ругают. Увидел некролог на смерть Тургенева. А что, он до сих пор жив был?
Ум за разум заходит, когда начинаю думать, что многие классики не просто живы, а не родились. Товарищ Ленин пока Володя Ульянов. Смотаться, что ли, в Симбирск, отговорить его старшего брата от покушения на царя? Талантливый же человек был Александр Ильич! Его бы таланты да в мирных целях.
Нет, пусть пока все идет своим чередом. Если госпоже истории угодно, чтобы я сделал нечто важное, мне такой шанс обязательно представится. Важно вовремя понять – где он. И не допустить ошибки. Про раздавленную бабочку я не забыл.
А еще важно постоянно нагружать себя делом, чтобы не свихнуться».

---

Анна Дант "Амалия. Перекроить судьбу". Фэнтези - с производственно-хозяйственным оттенком, любовный роман.
Сюжет: ГГ в нашей реальности погибает и оказывается в фэнтези-мире, в теле юной служанки... Как вскоре выясняется, девушку изнасиловал молодой аристократ, сын хозяев, она забеременела, и ее с позором выгнали с работы. Не вынеся страданий она умерла, а ГГ оказалась в ее теле и с младенцем на руках, к тому же в статусе отверженной, кого все вокруг ненавидят и презирают. Как, опять же, выяснилось, в этом мире введены жесткие моральные нормы, и у тех женщин, кто "согрешил", то есть, имел отношения с мужчиной вне брака, появляется магическое клеймо, видное всем окружающим... при этом не имеет никакого значения, поступила ли так женщина по собственной воле, или ее заставили силой... Сейчас, как разъясняют ГГ, у нее есть только один выход - бросить ребенка и отправиться в бордель. Другого занятия ей просто не сыскать. Но ГГ отказывается, так как всегда хотела иметь детей. Решает, несмотря ни на что, побороться...
Очередной роман автора и вполне типичный. ГГ-попаданка, которая сразу оказывается в сложной ситуации и начинает заниматься каким-нибудь делом - организует мастерскую, лавку, ведет хозяйство и т.д. В данном случае ГГ имеет склонность к шитью и решает шить всякие продвинутые и инновационные наряды, до которых местные, ясное дело, не додумались. (Если подумать, так вообще-то забавно, сколько раз в подобных книжках с попаданками изобретали трусы. Я сбилась со счета. Если бы у меня были прозрения, я бы сразу стала вести список - было бы поучительно ) Постепенно она находит единомышленников, преуспевает и способствует реформам в обществе. Прогрессивным и гуманистическим. (Тут позитивный настрой автора можно только приветствовать ) Любовная линия очень мягкая и очень ненавязчивая... часто вообще довольно внезапная.
Ну, я как раз люблю почитать что-нибудь производственно-хозяйственное, и к авторскому стилю уже привыкла, так что прочитала с удовольствием.

@темы: Книги

---

Просто в телеграме -

---

Читательский дневник

Д.Артис. Дневник добровольца.
«После караула вздремнул на часик. Вышел во двор, там Калуга сидит и бормочет: «Ангел-хранитель, ангел-хранитель…» Штаны задраны до колен. Ноги распухшие. Костяшек не видать. Несколько дней назад на полигоне словил тепловой удар. Плюс тридцать жара, мы в тяжелой броне плюс БК.
- Ничего себе, - говорю, - как у тебя ноги распухли.
- Бухал на гражданке… поэтому, наверное.
По Калуге видно, что был не дурак выпить. Под глазами мешки. Лицо застыло в похмельной гримасе. Щеки отвисшие.
- Я бухал, - продолжает. – Ну, как бухал? После работы вечером. Немного, потому что утром вставать. На выходных пил нормально так. Все выходные пил. Потом опять пил, немного. После работы. Почки посадил. Печень. Ноги опухают. Но я разве виноват, что у меня ноги опухают?
- Освободили от б.з.?
- Да. Бухал я на гражданке. Теперь ходить не могу. Вернусь – пить не буду. Ангела-хранителя нельзя подводить и гробить себя почем зря. Понимаешь, такая жизнь. Работа тяжелая, денег мало, перспектив никаких. Живем с женой сами не знаем зачем. Но зачем-то ведь живем? И ангел-хранитель у меня есть, оказывается.
- Может, - кивнул на небо, - нас берегут для чего-то более страшного.
- Берегут для чего-то более страшного? – Калуга побледнел. – Пойду лягу, ноги вверх подниму – может, опухоль спадет».

З.Гаврик. Доброй ночи, злой дух.
«Пока я улаживала формальности, в коридор вывалилась Наталья и застыла, увидев доставщиков с роскошными подарками. Как только парни удалились четким строевым шагом, я бросилась копаться в цветах и предсказуемо обнаружила изящный конвертик, а также (уже совсем непредсказуемо) бархатную коробочку. Возникший в дверях Локи с интересом, но без особого удивления наблюдал за моими действиями.
- Что там?! – не выдержала Наталья, видя, как я дрожащими руками вскрываю конверт и вчитываюсь в записку, после чего ахаю и оседаю на пол. Точнее, на руки своего подоспевшего помощника.
- Это он, - выдохнула я, отчаянно глядя на Локи.
- КТО?! – истерично завопила жена брата, вконец изведенная любопытством.
- Тан? – коротко уточнил Локи, когда ко мне вернулась способность дышать полной грудью.
- Да, - кивнула я и протянула ему записку.
«Любимая, не скучай. Обещаю, скоро будем вместе. Тан».
- М-да, - хмыкнул Локи. – Интересно, он сам-то понимает, насколько это угрожающе звучит? А не хочешь посмотреть, что в коробочке?
Я подобрала с пола презент. Настороженно открыла, не зная, чего ожидать. А там…
- Ох! – колени снова ослабли.
Браслет. Но какой! Даже невооруженным взглядом невозможно было перепутать вещицу с бижутерией. Розовое золото и бриллианты…
- У тебя что, поклонник богатый?! Кто он?! – накинулась на меня жена брата.
- Ага, поклонник, - неохотно подтвердила я и мстительно добавила: - При деньгах, да. Только страшный, как леший.
Локи засмеялся от неожиданности. Ведь он видел Тана.
- Ну, неудивительно, - слегка успокоилась Наталья. Гадкая внешность предполагаемого хахаля несколько примирила ее с наличием у какой-то жалкой меня столь щедрого дарителя».

---

Просто в телеграме -

---

Читательский дневник

Повести разумные и замысловатые.
Федор Эмин.
«Надеюсь, что благосклонный читатель не поставит мне того в вину, что я во многих местах правду назвал баснею. Виновата тому нынешняя политика и время, в которое открытая и явная правда почитается за грубиянство, за неучтивость и за дерзость; и если кто хочет, чтоб она людям нравилась, то надобно ее украсить аллегориями, или, лучше сказать, алыми горами, чтоб ее совсем из-за них не было видно и чтоб приятный оных цвет, глазам нашим понравившись, и мыслям не был противен.
Когда же философическую вольность политика сослала в ссылку в такие места, о которых и география ничего не упоминает, то я не рассудил за благо за нею следовать и остался при политике».

Г.Роббинс. Торговцы грезами.
«Пройдя через всю комнату, я опять уселся за стол. Все-таки, когда боссом был Питер, кабинет выглядел просто и старомодно, как, собственно, и сам Питер. Говорят, что интерьер офиса определяется тем, кого видит в своем боссе секретарша. Мне внезапно пришло в голову: неужели в глазах Джейн я такой пижон?
В этот момент в ее комнате зазвонил телефон, она кинулась к аппарату. Со звуком захлопнувшейся за ней двери на меня вдруг навалилось такое одиночество, что стало даже не по себе. Однако за всеми переживаниями от меня не ускользнула и комичность ситуации.
В прежние годы, когда я был помощником Питера, моя комната к этому часу бывала уже полна людей, причем говорили все разом, воздух был сизым от табачного дыма, и у каждого в груди было приятное теплое чувство. Я выслушивал их идеи, рассуждения о картинах, о торгах, о рекламе, мы дразнились и издевались друг над другом, ругались, спорили, и весь этот гам создавал атмосферу братства, атмосферу, которую уже не вернешь.
Как это Питер сказал однажды? «Когда ты становишься боссом, Джонни, ты уже не принадлежишь себе. У тебя уже нет друзей, только враги. И если ты вдруг чувствуешь чье-то хорошее к тебе отношение, ты задаешься вопросом: почему? Что им от тебя нужно? Ты выслушиваешь их, пытаешься успокоить, но все это впустую. Никогда они не забудут, что ты их босс, и, значит, любое твое слово, любой поступок могут полностью перевернуть их жизнь. Быть боссом, Джонни, это значит быть очень одиноким человеком, очень одиноким». Тогда я посмеялся над этими словами, и только сейчас начал понимать, что Питер имел в виду».

---

Алекс Ключевской "Незаконный наследник". Сразу за шесть частей цикла, изданных в двух омнибусах - "Вспомнить, кем был", "Стать собой", "Остаться собой", "Стать сильнее", "Остаться сильным", "Стать жестче". Фэнтези, бояръ-аниме.
Сюжет: ГГ некогда достиг предела могущества - самый крутой маг, самый великий воин, самый жуткий тиран, сколотивший самую обширную империю... короче говоря, стал Темным Властелином. И вот однажды очередные жалкие повстанцы со своим очередным жалким заговором вдруг достигли успеха - и подосланная в виде очередной наложницы террористка нанесла ГГ смертельное ранение... Но он подготовил варианты и на этот случай - заранее провел некий тайный ритуал... И вот - очнулся совершенно в другом мире, в чахлом тельце какого-то подростка... практически без магии и с начисто отсутствующей физической формой... Как удалось выяснить ГГ, ухватив остатки прежней личности данного тела - это некто Константин Керн, бастард одного из великих, но катящихся в данный момент к упадку кланов Российской империи... Собственно, их и осталось-то в клане всего ничего - он, мать и дед, он же глава клана. Костя всю жизнь был слабым и забитым, одиночка, который держится замкнуто, одноклассники его травят и издеваются... А в данный момент он с остальными едет в некое место для проведения ритуалов обретения магической силы. И тут бывший Темный Властелин почувствовал... азарт и предвкушение. Он оказался отброшен к самому началу, на нулевые позиции. Что ж - значит, он пройдет этот путь заново, пусть и в новом, пока незнакомом мире! И тут, внезапно поезд резко останавливается - происходит нападение - неизвестные террористы бегут по вагонам и убивают подростков... Игра началась!
Первый омнибус я приобрела практически наугад, чисто на всякий случай... Автор незнакомый, но судя по описанию, предполагается боярка... а у меня как раз появился настрой читать боярку. Глянула в начало - ну, пролог-вступление довольно пафосное... Пафос я не люблю... отложила книжку. (Вот всегда говорю, что прологи - зло ) И так она и валялась в завалах, пока я не увидела, что наметился второй омнибус. Это уже серьезная заявка... Как-то поневоле проникаешься доверием к большим циклам - значит, автор знает, что писать, подходит к делу с увлечением, все такое. Тем более, что это даже и издали - при всем плачевном отношении эксмо к бояркам. Ну вот - соответственно, я решила, что нужно хотя бы определиться, надо мне это или нет... Выкопала книжку из завалов и решила почитать там еще немного, чтобы стало ясно. И тут - провалилась прямо-таки с головой. Ну, конечно, тут же приобрела второй омнибус - и он пролетел только так. Все-таки невероятно затягивают эти боярки, особенно, если написаны с душой...
В общем, конечно, обычная, самая типичнейшая боярка. ГГ -супер-пупер-мега-гига и т.д. крутой марти-сью... у него сильная и редкая магия, на него валятся всевозможные плюшки, он во всем добивается успеха, все вокруг его хотят (в разных смыслах )... Все происходит в магическом мире, завязанном на магию, где существует много древних аристократических кланов, каждый со своими секретами и специфической родовой магией, и множество более мелких кланов, которые тоже рвутся к власти, коварные бояре строят интриги, происходят всевозможные приключения и т.д. Полный набор. В данном случае еще и дополнительно дается очередная версия альтернативной Российской империи... Правда, она вроде бы просто себе существует, вся такая альтернативная и с магией. В смысле, что вот некоторые авторы указывают, в какой момент развития произошло разветвление с нашей историей, и что его вызвало. Здесь ничего такого. Просто такие себе русские имена - без каких-либо привязок к нашей реальности. Правда, имеется один необычный штрих - ГГ же тут как бы Керн... А его приятель - или не то чтобы приятель, скорее случайно и самовольно объявившийся в приятелях - Вольф! Уж эти-то имена нам определенно что-то говорят! Так что я довольно долго подозревала, что автор собирается это как-то все хитро обыграть в сюжете - и введет сюда каким-то образом Пушкина... Тем более, что ГГ тут выглядит прямо-таки как мужской вариант известной чумовой особы, которая мимолетное виденье и гений чистой красоты, как всем известно со школы. А если кто углубится в вопрос, то обнаружит, что дама была та еще оторва... Тут, конечно, ГГ просто всех поражает красотой, он же у нас роковой и сексуальный... а оторва вполне себе явная и по жизни - в этом плане ничего не скрывается. Но вот шесть частей уже прочитано, и ничего такого в сюжете не прозвучало - ну что ж... (не поручусь, конечно, что дальше что-нибудь и будет, мало ли... )
Из необычного, что тут есть - принципиально другой подход к описанию отношений. То есть, эти отношения вообще в принципе в боярках особо не прописываются - типа есть они, ну и ладно. Но тут все дано глубоко, со вкусом и размахом... Здесь есть достаточно прописанные мужские персонажи и есть женские... и все они разнообразно взаимодействуют между собой... То есть, в дополнение ко всем прочим интригам, загадкам и приключениям. Я сразу заподозрила, что автор скрывается под очередным мужским псевдонимом, а на самом деле... корнет, вы женщина? и все такое. Ну, потому что мужчины так не пишут... не пишут так они! Потом мне сказали, что тут участвует как бы тандем авторов, и один из участников таки женщина. Ага!
Ах да, для привлечения внимания - здесь еще есть котики! Котики прелестны и очаровательны... Собственно говоря, по задумке автора/авторов тут имеются такие магические спутники-питомцы - чеширские коты! Чеширские - потому что способны телепортироваться в пространстве по своему желанию. Еще они в некотором роде разумны и обладают сложным характером... и часто какой-нибудь придурью, с которой хозяевам остается только смириться. Хозяев, кстати, они выбирают себе сами, по никому не известным принципам. Вот ГГ выбрал себе один такой котик. То есть, он просто открыл чемодан и обнаружил там котенка... доедающего упакованную колбасу...
И о грустном - как без него, эх... Цикл, ясное дело, не заканчивается на этих шести частях. Но больше что-то никаких омнибусов не появляется. И собирается ли эксмо издавать цикл до конца - совершенно неизвестно. Ну, я надеюсь, конечно... Очень же хочется узнать, что там будет дальше и к чему приведут все эти интриги...

@темы: Книги

---

Просто в телеграме -


поиск в интернете по фото онлайн

---

Читательский дневник

Федор Сологуб. Из писем жене.
«Вагон Уфа-Челябинск, 2 февраля 1916г.
Миленькая Малим, здравствуй, как поживаешь? В Уфу доехал очень удобно, хотя с большим опозданием, в 7ч. вечера по уфимскому времени. Хорошо, что этот переезд был удобен, и я в купе достаточно отдохнул. Зал клуба, где я читал, оказался при той же гостинице, Большой Сибирской, где я остановился. Успел начать вовремя. Зал небольшой, хорошо слышно; публики много, и взрослой, и учащейся. Успех очень большой, особенно нравится вторая часть. Был губернатор, которого здесь очень хвалят. Устроитель говорит: публика очень довольна. В этом городе я получил больше Бальмонта: ему досталось 120, мне – 280. Цены невысокие, от 50к. до 2р. 15к. После лекции пошли в один из номеров той же гостиницы и устроили беседу, - дюжина местной интеллигенции, журналисты, адвокаты, все публика довольно старая. – Никак не могут принять любви к России: нас, говорят, долго усыпляли, мы еще носим в себе остатки крепостничества, любить Россию не за что. И вот с такой ерундой пришлось возиться часа два, усмиряя диких людей. Расстались, впрочем, приятно, так как и в их среде удалось создать возражателей наиболее диким. Дам было две: жена устроителя и жена одного из интеллигентов; эта кое-что читала из меня и имеет более человеческий склад мысли. – Вечером, перед лекциею, получил твою телеграмму о перерыве сношений, и телеграмму из Нижнего, что афиши печатаются. Туда и пиши, телеграфируй: Задара, Большая Покровская, 19, Нижний Новгород. Пенза отпадает, до поста нет помещений: в Казани не разрешено, полицмейстер сказал: «Самим жрать нечего, а они ездят карманы набивать». – Утром пришел ко мне Павел Густав. Тиман, рассказал, что у него в Москве большое кинематографическое дело, летом будет Мейерхольд; живет он в Уфе как германский подданный //был выслан с началом войны//, хотя и родился в России, и в Германии не жил; жена его чисто-русская, живет в Москве, ведет дело. Просил у меня «Творимую легенду» за 1500р.. Если буду в Москве 11 февраля, то надо будет сговориться с г-жой Тиман окончательно. Что скажешь? Напиши. Целую. Твой Малим».

Я.Коваль. С тенью в душе.
«- Контакт есть? – спросил маг, проверяя, хорошо ли держатся на запястьях манжеты.
Я прикрыл глаза. Ощущение было ошеломляющим – это я сейчас летел над облаками, не чувствуя, правда, ни ветра, ни холода, это я разглядывал облака внизу – и дракона в отдалении.
В драконах я, конечно, не разбирался. Один такой атаковал однажды атомную электростанцию – большой был скандал, шум на весь мир, хотя животное очень быстро отогнали, оно только и успело, что сшибить пару второстепенных конструкций, повредить трубу и напугать персонал. Вот тогда газеты почти месяц писали об этом, классифицировали драконов по типам и размерам, рассуждали, которые из них опаснее, а с которыми может справиться ракетная установка типа «Град» или прапорщик с пулеметом.
Этот, кажется, был из крупных – плотное, словно из матового металла отлитое подвижное тело, издалека да на солнце казавшееся полированным. Он вынырнул из кисельной густоты облаков, плеснул перепончатыми крыльями, которые в редкие моменты янтарно светились, пронизываемые солнечным светом. Красивая тварь, ничего не скажешь. Голова похожа на змеиную, но не сплюснутая, как у них, да еще зрительно увеличенная то ли гребнем, то ли гривой костяных отростков. Тиранозавр с крыльями. Кстати, помимо крыльев наличествуют еще две пары конечностей, итого шесть. Насекомое-переросток. Чтоб тебя скрючило.
Дракон скрючиваться не спешил. Он взглянул на меня задумчиво, приоткрыл пасть и заскользил влево. Что-то непохоже, чтобы тварь просто решила покрасоваться. Когти посверкивали в буквальном смысле – металлические они, что ли? У меня появилось нехорошее предчувствие, что животное способно вцепиться в обшивку и начать отрывать ее по частям».

---

Просто в телеграме -

---

Найлл Уильямз "Вот оно, счастье". Современная литература.
Сюжет: 50-е годы, некая местность Фаха... расположенная в самой глухой дыре в и так не сильно развитой Ирландии... Здесь проживают Суся и Дуна - что означает, в переводе с местного диалекта, с поправкой на детское лопотание - баба и деда... ГГ проживал у них в детстве летом, а потом приехал к ним уже в юношеском возрасте, переживая кризис в жизни после смерти матери... А, нет - осознает затем читатель - ГГ уже глубокий старик и вспоминает обо всем этом - о времени, которое ушло безвозвратно, о стране и людях, которых уже больше нет... Итак, вспоминает о том необыкновенном лете, когда в Фахе внезапно кончился дождь, и прибыли рабочие проводить электричество - в том числе прибыл некто Кристи, бродяга и искатель приключений, остановившийся в доме Суси и Дуны... Но - как затем выяснилось - оказалось, что Кристи некогда сам был уроженцем этой местности и привело его сюда одно таинственное и важное дело...
Вот еще углядела в библиотеке книжку, которую долгое время сама раздумывала приобрести... Потому что про нее долго твердили и буктьюберы, и разные высокоинтеллектуальные колонки... Очень удачно, в общем, она мне подвернулась. По странному стечению обстоятельств произошло такое совмещение - тут в книжке происходит Пасха, и я ее прочитала где-то в это же время. Что ж...
Наслушавшись упоминаний, я подошла к чтению уже подготовленной - представляла, в общем, чего ожидать. Это, конечно, в первую очередь книжка из такого специального разряда... ну, вы знаете, когда автор в бесконечно изящных выражениях - или хотя бы с теплом и любовью - повествует о самых обычных, ничем не примечательных местечках... как правило, расположенных в самой дыре мира... и о самых обычных людях... и здесь так-то ничего не происходит! А у критиков и обозревателей потом принято обо всем этом писать что-нибудь в таком роде - "с глубокой лиричностью и поэтичностью автор повествует/вспоминает о своем детстве..." Ну да, в общем-то так оно и есть... В этом и была главная цель автора, как я понимаю... и в этом нет ничего плохого... Книжка действительно написана очень красиво и проникновенно. Каждое предложение, каждый абзац просто доставляют наслаждение. Правда, тут и возникла определенная сложность - сам текст больше походит не на прозу, а на поэзию, стихи в прозе, так сказать - и, соответственно, требует спокойного, неспешного чтения. Но у меня же, в данном случае, книжка из библиотеки, и сроки поджимают и требуют читать побыстрее. Так что, может, какие-то моменты где-то как-то у меня при чтении раскрылись не так, как задумано и не до конца, и все такое.
В целом хорошая книжка, мне понравилось. Хотя где-то все-таки можно было бы и более четко все изложить, не расползаясь в разные стороны, мне кажется... А может, это опять же из-за некоторой спешки при чтении, это я не знаю. (подумав) Ну, ну все равно - вот линия с тремя сестрами как-то мне определенно ощущается ни к селу, ни к городу...
Через какое-то время - точнее говоря, приступив к выписке цитат - я вдруг обнаружила, как со мной все чаще случается в последнее время, что какие-то моменты раскрываются по-другому... как-то глубже, чем оно казалось при первом скоростном прочтении. Хм.
Вот, в частности, мне вдруг пришло в голову - я читала текст, и мне казалось, что тут автор изложил э... удивительную историю любви... в некотором роде... Тот самый Кристи, который в юности сбежал из Фахи, всю жизнь странствовал по свету и вот в старости вернулся - чтобы... а, кстати, чтобы что? Если вдуматься, то это, так-то, совершенно неясно. Загадка, которую автор оставляет на усмотрение читателя. То есть, в тексте он как бы ограничивается изложением со слов самого Кристи - а тот наговорил много всего... Кристи в том числе сказал, что он приехал к любимой женщине. Некогда любимой. Потом сказал, что он ее обидел и должен попросить прощения. В угаре всего происходящего это, конечно, проходит нормально. Но если подумать на свежую голову, то - разве это выглядит именно так, как Кристи говорит? Вообще-то это выглядит довольно странно. То есть, если он приехал к своей как бы любимой женщине - то вроде как надо бы ее разыскивать? И тут чего проще - спросить о ней у местных? Тем более, что тут - как автор рассказывает и как всем здешним обитателям прекрасно известно - все о всех знают... Но Кристи ничего такого не делает! Единственная, кому он задает прямой и конкретный вопрос - это пребывающая в глубоком маразме старушка, которая, как каждому видно невооруженным глазом, не отличает происходящее вокруг нее сейчас от происходящего когда-то сто лет назад. При этом ГГ, который из любопытства спросил то же самое у своей Суси, получил четкий ответ в ту же минуту! Далее затем - если Кристи, как он говорит, желает попросить у нее прощения - так это же как бы можно спокойно сделать? если просто к ней пойти и попросить прощения? Но Кристи опять же этого не делает! Вместо этого он ночью в пьяном виде приходит к ней и под дверью поет серенады. Опять же - с налету это вполне проходит и кажется естественным... но при спокойном обдумывании, возникает ощущение, что - это же дичь? Так чего на самом деле хотел Кристи и зачем он явился в эту богом забытую дыру...
К финалу оказывается, что никаких счастливых концов - в общепризнанном смысле - не будет. В результате любимая женщина Кристи умирает от смертельной болезни. Кристи опять исчезает из Фахи. Да уж. При моей склонности к мистическому восприятию, у меня как-то самопроизвольно начинает выстраиваться такая картинка - что, если Кристи - это не то чтобы тот самый Кристи, паренек, который некогда сбежал из Фахи в большой мир - а, допустим, это некий дух... наподобие всяких сказочных духов, в которых, наверно, все еще верят в здешних глухих местах - фэйри из-под холмов и все такое... Он пришел и увел за собой женщину, которая в реальной жизни умирает. А что, если тут какие-то намеки, какая-то символика? Как я поняла, эта самая Фаха расположена на западе, дальше ничего нет, один океан... дальше - страна мертвых и фэйри... Кристи приходит как раз оттуда - с той стороны океана... Кстати, туда же ушли и все двенадцать сыновей Суси и Дуны. То есть, вроде бы, номинально они и существуют... но для Суси и Дуны это без разница - они же их все равно больше никогда не увидят... Может, в этом ключе можно рассматривать и неожиданное решение Дуны в финале - когда он отказался от электричества? и Суся отказалась вслед за ним и из солидарности. Что, как будто, они отказались от этих призрачных даров фэйри, отказались следовать за ними, некогда уведших их сыновей, одного за другим - и остались на своей земле, в своем мире?
Или вот еще - нет ли тут тоже каких-то намеков? История начинается на Пасху... И Кристи в это же время появляется в Фахе. Кристи - не является ли это намеренной перекличкой с - Христос? И история ГГ, о чем он слегка только упоминает - у мальчика от тяжелой болезни умирает мать - он дает обет, что станет священником, если мама выздоровеет, но чуда не происходит, мама умирает. И он бросает семинарию, или где у них там в Ирландии готовят на священников, уезжает в Фаху... И в финале опять повторяется то же - ГГ опять обращается с просьбой, молитвой, что если умирающая женщина выздоровеет, то он вернется к вере. Но чуда опять не происходит, она умирает. А ГГ становится таким же неприкаянным странником, как Кристи. Кристи - не Христос...
И вообще, если подумать спокойно, на свежую голову, без этого всего глубоко лирического и поэтического - здесь таки действительно дана история любви. Но это вовсе не Кристи с этой несчастной аптекаршей... и уж тем более не ГГ с тремя сестрами (что мне упорно кажется дикой нелепостью ). Это Суся и Дуна. Которые вовсе не романтические герои и не сказочные персонажи... просто обычные люди, со своими заскоками и недостатками... Но они когда-то поженились в молодости, прожили долгую жизнь, вырастили двенадцать сыновей... и до сих пор в старости продолжают заботиться друг о друге - и умерли пусть не в один день, как выражаются в сказках, но "ушли друг за другом". И, опять же, если подумать, то добрый чудак Дуна приносит в жизнь гораздо больше чудес и волшебства, чем этот загадочный Кристи со своим треском и блеском...

«Дождь здесь, на западном побережье, -условие жизни. Он лупил отвесно и сбоку, с левой руки и с правой, а также и со всех прочих рук, какие только мог удумать Господь».

«Понимаю, что Фаха для обретения уроков жизни место неожиданное, но, по-моему опыту, «ожидаемое» - это не из словаря Господня».

«У мысли о собственной никчемности большие аппетиты».

«И сотня книг не в силах запечатлеть одну-единственную деревню».

«От уединения характер человека делается кристально прозрачным».

«Кэтлин Коннор уже трижды миропомазали, а она все никак не отчалит в Рай, пока, люди поговаривают, не узнает, что ее муж Том в другом месте».

«…Все они народились в апреле, через девять месяцев после сенокоса, и у каждого в характере нечто летнее».

«Отцы наши – тайна, какую постигаешь всю свою жизнь».

«… И вернулся в излюбленное чистилище свое – Министерство, где легионы мужчин в серых костюмах деловито изобретают Государство по образу и подобию своему».

«Теперь я старше, чем он был, когда умер, и ценю то, чего, предполагаю, стоило ему оставаться в живых. Это не очень-то ухватишь, сдается мне, - пока не проснешься стариком и не придется пробираться дальше. В наше время мы отцами своими проникались недостаточно. Как сейчас – не знаю. Проникаюсь им и произношу его имя, Джек, теперь, когда он умер, - такая вот блажь, какую старики себе позволяют. На пользу ли ему это, мне неведомо. Мне же самому иногда немножко помогает».

«Иногда я думаю, что в молодости для человека хуже всего – не находить ответа на вопрос, что делать с доставшейся ему жизнью. По временам ответ словно бы на кончике языка, но не то что возникает следом. Теперь могу сказать, что другой вариант того же самого случается в старости, когда понимаешь, что раз прожил так долго, то наверняка что-то понял, и потому перед рассветом открываешь глаза и думаешь: «Что же я понял? Что хочу сказать?»

«Господь наделил его большими ушами, какие дарует старика в знак наличия чувства юмора, необходимого при творении. Возможно, собственная физиогномика подсказала Дуне его философию: жизнь – комедия. Как тот резиновый болванчик, какого никак не сбить с ног, философию его никак было не оспорить, и, вопреки веским доводам самой жизни, он настаивал на той веселой беззаботности, что достаточно успешно гасила кислятину разочарований».

«То был мир святых, и люди знали дни тех святых и чей праздник на какой день приходится, и из целой их галереи народ выбирал себе любимцев».

«Чтобы защититься от отчаяния, она в юные годы решила жить в ожидании конца света – тактика вдохновенная: если его ожидать, он толком никогда не наступает».

«Он не вполне понимал, что такое деньги. Точнее, не верил в их существование; по его словам, его жизнь все никак не предоставит тому доказательств».

«- Принципы у меня со строчной «п». Таким манером можно и дальше любить ближнего своего».

«Сердечной мудростью своей Дуна понимал: нестареющее средство утешения для мальчика, чья мама больна, - показать ему океан».

«Однажды я наблюдал в городе, как мой дед выходит из пивнушки, достает из кармана большой медный пенни, кладет его на дорогу и идет себе дальше. Когда я спросил его, зачем это, он выдал мне улыбку-айсберг неведомой глубины погружения и ответил: «Мужчина, женщина или ребенок, кто найдет ту монетку, решит, что счастливый сегодня день». Тут он подмигнул мне изо всех сил: «Так оно и будет».

«Отец Коффи произнес проповедь о единстве Церкви и Государства: объявил пришествие электричества и воскрешение Господне».

«…Вес свой нес с видом изумленным, словно сам же излагал белу свету себя-анекдот».

«Сдается мне, истинная неповторимая природа глаз человеческих не поддается описанию… Глаза, возможно, лучшее доказательство существования Творца».

«До того убедительно свидетельство наших глаз и ушей, так стремителен ум, когда составляет свою версию происходящего, что едва ль не труднее всего в этом мире понять, что все можно видеть иначе».

«Когда родился в одном веке, а разгуливаешь уже в другом, возникает в ногах некоторая шаткость. Пусть всем нам повезет прожить достаточно долго, чтобы времена наши сделались легендой».

«Ирландский лес, как нам было известно со школы, свели для флота лорда Нельсона, и лес теперь лежал в глубинах вместе со всем остальным адмиралтейством».

«Кости времени – факт».

«В природе человеческой заложено мечтать, а во вздорной природе брака – надеяться, что время уладит непримиримое».

«По-моему, то качество, какое делает любую книгу, музыку, картину достойной, - сама жизнь, вот и все. Книги, музыка, живопись – не жизнь, никогда им не стать столь полными, богатыми, сложными, удивительными или прекрасными, однако лучшим из них удается уловить отзвук, они способны повернуть вас и заставить глянуть в окно, выйти за дверь в понимании, что вас обогатили, они помогли вам еще раз осознать, до чего поразительна жизнь».

«Когда доживаешь до возраста своего деда, жизнь со всеми ее болями обретает черты комедии».

« - Люди – создания глубже, чем способны постичь. Таково одно из доказательств Господа, других объяснений нету».

«Соседи, как Иисусу было известно, бывают немалым испытанием христианству в человеке».

«Дуна берегся от горя, какое подымалось в нем от избытка действительности».

«Одна из трагедий этой жизни в том, что жизнь то и дело встает на пути благих намерений».

«Жизнь полна увечий и исцелений, мы ушибаемся друг о дружку, просто живя, но есть надежда, что в некоторые дни мы это осознаём».

«Пусть по-прежнему необычайно длинные, волосы у нее стали почти белы. Лицо в профиль словно высечено в камне, но было в нем и то, что, как я постигну лишь годы спустя, время творит с великой красотой – утончает ее, будто прошла она сквозь пламя».

«… Боли, какие Господь наш вправляет в кости старикам, чтобы Вечный Покой показался им привлекательным».

«Если бы все, что люди делают, объяснялось логикой, история этого мира была бы сюжетом незатейливым».

«Мне предстояло осознать, что по-христиански вести себя способен, вероятно, лишь Христос».

«Машина Государства забывает, что сооружена она людьми».

«…И в жиже, и в гуще, считал Дуна, мир всегда попытается упасть правильным боком кверух».

«…Преувеличиваю ли я? Конечно. Правде все равно. Вот чему учит жизнь: иногда до правды можно дотянуться лишь преувеличением».

«Утешался мыслью, что у идиотизма есть место под солнцем, существуют шестеренки и рычаги и у малейшего события, а ошибочные повороты наши уравновешены Создателем – Который не только прощает их, но и обустраивает исходно – и также тем, что все сюжеты, в конце концов поворачиваются как надо».

«В этой жизни величайшая трудность рода мужского и рода женского состоит попросту в том, как любить другого человека».

«Довольно скоро вы доберетесь туда, где не будете убеждены, что наступит завтра, где задумаетесь: «Скажу-ка я это сейчас, здесь», и дело не только в том, что время более не за вас, - вы осознаете, что за вас оно и не было никогда, все проходит быстрее, чем вы успеваете им проникнуться, и мИнут чудеса целиком, стремительная зелень весны, неосязаемые силуэты песен незримых птиц, взлет и падение белых волн – минет все, а вы и не заметите».

«У нее была застенчивость тех, кому кажется, что шрамы души их зримы извне».

«- Никогда не стремись к совершенству, - постановил он. – Мы – люди».

«Улыбка – это золотой ключик, сколько всего в жизни можно им отпереть».

«Бывают в жизни времена, которые проходят, но не теряют блеска, а значит, никогда не умирают, и свет их по-прежнему в тебе».

«Тогдашние вечера нисходили подобно расшитым покровам, теплые и синие, прежде чем проступали звезды, живое воплощение тихого, уступчивого уюта, который есть в слове м а й. Произнеси его – и услышишь звук, с каким нисходит вечер над Фахой, а за улицей река облачается в темно-синие небеса, словно в любимую шаль. М а й. Звук обертывающий. Звук, в котором слышится «мама».

«Она осталась верна строгим почтмейстерским обетам молчания и никому ничего не говорила, пока не рассказала. Некоторые истории слишком хороши, чтобы не поведать их, - таково было оправдание в Фахе. Она выложила эту историю своей сестре в Дублине, решив, что три сотни миль – безопасное расстояние, чтобы вытряхнуть кота из мешка, но недооценила, до чего шустры у того кота лапы: байка отправилась в обратный путь тем же вечером, когда та сестра поделилась услышанным с подругой, и миссис Прендергаст недооценила не только хитрость самого кота, но и блох вымысла, каких тот кот нацеплял по дороге».

«Они и дальше жили, как прежде, а такова молитва большинства из людей».

«Его утрату я ощутил еще до его отъезда. Что, наверное, есть вполне подходящее описание любви».

«С годами доживаешь до понимания, что на молитвы, бывает, приходит ответ не на той частоте, к какой прислушивался. Нам всем необходимо отыскивать историю, чтобы жить согласно ей и в ней, иначе не выдержать нам неизбежности страдания».

@темы: Книги

---

---

Просто в телеграме -

---

А.Ф.Кони, с/с в 8 томах, т.8 "Письма". Ну, собственно, письма и есть...
Случайно углядела в библиотеке собрание сочинений Кони. По своей привычке сразу проверила - и да, в последнем, восьмом томе как раз помещены письма. Моя тема!
Про Кони я так-то, конечно, знаю... но до сих пор больше в общих чертах - знаменитый юрист, все такое. Главным образом, упоминания о нем мне встречались в книжках про пламенных революционеров... В связи с чем у меня сформировалось заведомо положительное отношение - ну, а какое еще. И вот тут возможность познакомиться, так сказать, приобщиться...
Впечатления сложились довольно странные. В первую очередь при чтении я испытывала досаду и раздражение. В плане того, что это, без сомнения, очень интересный и познавательный материал... Но здесь, в данном с/с составители сосредоточились в основном на юридических трудах... слегка на мемуарном всяком... А письма тут представлены выборочно! Терпеть такое не могу... И вот, с одной стороны - замечательно, что хоть так, хоть что-то издали - больше же ничего и не было. С... (заглядывает в данные) 1969 года. С другой - ну как так-то?! Если нет полного охвата, то и впечатления о личности складываются такие себе... фрагментарные... В зависимости от того, что составители посчитали важным и интересным - лично я считаю, что в таком вопросе ничего неважного и неинтересного нет. Это же письма!
Понять составителей где-то как-то можно. Как тут сказано в комментариях, архив Кони огромен... Ну, надо думать - все-таки это была значительная личность... Кони вел переписку чуть ли не с большинством значимых фигур - и в сфере культуры, и в сфере политики и т.д. Интересы у него были широки и разнообразны, да уж. Но все равно - по уму бы надо было издавать этот архив отдельным с/с! Академически - с комментариями и все такое. К сожалению, в советские времена руки до этого не дошли, а сейчас вряд ли вообще кто-то возьмется...
По тому материалу, который тут представлен - ясное дело, что издатели постарались в основном включить что-то наиболее информативное - впечатления в целом складываются такие. Прежде всего я с удивлением осознала, что Кони был не адвокатом - как мне по смутным детским воспоминаниям представлялось - а прокурором. И не просто каким-то там, а обер-прокурором... как сказано в википедии - высшая на тот момент прокурорская должность... Надо же, как у меня удивительно получился такой себе парад генеральных прокуроров! И все ведь с выподвывертом - один борется с коррупцией весьма странным образом, другой до того либеральных взглядов, что по его отношению к подследственным ощущается скорее адвокатом... Ну, собственно, чего тут удивляться - от прокуратуры можно ждать чего угодно. Понятное дело, что после революции Кони был хорошо принят молодой советской властью, пользовался почетом и уважением и так и продолжал свою привычную деятельность - насколько было возможно в связи с его возрастом и состоянием здоровья.
В своей юридической деятельности Кони, как я поняла, с самого начала поставил себе главной целью реформацию судебной системы. Чем неуклонно и занимался - ну, не один, конечно... но прилагал к тому усилия. Прежнюю систему эта группа (прямо тянет написать - группировка! ) считала устаревшей и вообще неправильной. Вопрос, конечно, интересный и познавательный... но я в это не стала углубляться. Как я опять же понимаю, образцом для себя они поставили западную систему и постарались ее перенести на российскую почву в наиболее полном объеме. Ну, для меня в этом наиболее характерный штрих - суды присяжных. Все, дальше мне можете ничего не говорить. Ну, то есть, в детстве, при чтении художественных книжек, детективов там всяких, западных... у меня еще было такое абстрактно-положительное отношение к данному вопросу... Но сейчас мне эта идея представляется до того странной и нелепой, что я прямо не знаю. В общем, мне кажется, всерьез рассуждать о преимуществе такой системы с этими судами присяжных можно только чисто абстрактно, не соприкасаясь напрямую с конкретным обществом конкретных граждан в его конкретных проявлениях. Ну, может, они так к этому и подходили. И Кони в том числе... И вот что характерно же - ведь умный же человек! (судя по письмам) и он даже специально ездил по Европе в целях изучения, приглядывался, присутствовал при заседаниях... И сам же в письмах отмечает, что процесс больше напоминает фарс, театральное представление... Но все равно с упорством заевшей молотилки они проталкивают эти суды присяжных и всю эту систему... прогрессивная! Спустя двадцать или сколько там лет, в письмах проскальзывает отчаяние, пессимизм - ах, система, оказывается, не работает так, как они задумали... Да что вы говорите!! Лично меня это нисколечко не удивило. Почему-то. Но Кони, конечно, в лучших традициях креативно-либеральной интеллигенции, нашел свое объяснение. Ну да, то самое, вы и сами можете угадать - народ не тот, страна вообще... в стороне от всего...
Помимо этой своей основной юридической деятельности Кони еще активно участвовал в общественной светской и культурной жизни. У него были амбиции и - как сейчас модно выражаться - хорошо развито ЧСВ... прямо-таки в совершенной степени... В общем, он еще упражнялся и в литературной области, считал, что и тут он достиг успеха. До этих трудов я еще не добралась, но так или иначе - его даже избрали в состав соответствующей Академии. Это они тоже полностью скопировали с западных образцов - то есть, как я понимаю, с французской Академии бессмертных, с ее ограниченным количеством бессменных членов, которые раз туда попав, остаются там до самой смерти, и нового члена избирают только на освободившееся таким образом место... Ну вот, в общем, я не знаю, насколько Кони был хорош в плане литературы и как его воспринимала тогдашняя тусовка - видимо, хорошо так воспринимала, на высоком уровне, если ввели в эту Академию... Но меня позабавило - по включенным письмам - как Кони с изумительной проницательностью умудрялся проходить мимо всех грядущих светил и продвигать какие-то фигуры, в настоящее время напрочь забытые...
Что касается личности, то - сложилось как-то у меня такое впечатление - это был человек очень жесткий, властный... авторитарный... Может даже, был э... тяжел в общении... А вот, вспоминаю упоминание мельком у Чуковского (которого я, кстати, так все и не могу дочитать!), как он пришел беседовать с Кони, и тот предпочитал сам задавать тон и вести разговор в строго обозначенном ключе, не поддаваясь на какие-то попытки повернуть его куда-то еще... Где-то в таком духе... Ну, и в письмах тоже где-то так выглядит... А! вот только поняла, в чем тут дело! Тут просто остается впечатление абсолютной уверенности в собственной правоте. Типа человек, который знает, что и как правильно, и ни в чем никогда не сомневается. Ни разу тут не проскользнуло такого, что - может, я в чем-то ошибаюсь? чего-то не знаю, не понимаю?
Еще проскользнула такая неожиданная черта... которая мне как-то до сих пор при чтении разных писем не встречалась... Это какое-то... ну, не знаю... сказать - лицемерие, двуличность - вроде как слишком сильно... В общем, несколько раз проскальзывало такое, что вот он кому-то пишет, напрямую, так сказать, обращается, при этом рассыпает комплименты, славословия, все такое. А спустя какое-то время в письмах другому лицу выражается о том в таком духе, что - так-то он ни о чем человек, докучный, неприятный и т.д. Ага, но зачем тогда ему самому было с таким рвением писать? Как по мне, это не очень-то красиво... Ну, можно сказать, что это все - профессиональные юридические ухватки. Как вот, к примеру, он писал Гончарову, воспевал его талант, его значение для русской литературы - а потом кому-то там про того же Гончарова пишет, что он надоедливый старик, все со своими жалобами и т.д. Или вот он пишет вдове Достоевского - та обратилась к Кони с просьбой, чтобы он как-то воздействовал на ее сына, у того тоже были проблемы с поведением. Ей Кони тоже в письме все исписал комплиментами - а потом кому-то в письме выразился о ней с пренебрежением, типа кто она такая вообще, ничего из себя не представляет, докучает и т.д. Ну, не знаю... Как-то вызывают настороженность такие люди... То есть, как ты к кому-то относишься, это твое дело, но зачем человеку говорить одно, а за глаза о нем - прямо противоположное?
И - вторая часть...

//М.Горькому// «…Вижу в Ваших словах одну из наиболее действительных наград за пережитые и переживаемые минуты в общественно-служительной среде города, где, по выражению оного немца, «улицы постоянно мокры, а сердца постоянно сухи…»

«Пятидесятилетние юбилеи имеют одну особенность: очень часто приходится, в память прошлой светлой деятельности юбиляра, закрывать глаза на его недавнее прошлое и смотреть сквозь пальцы, забывая и прощая, на то в его жизни, что Апухтин называл «неловкостью конца и скукой эпилога».

«Служебные вериги имеют свойство врезываться не только в тело, но и в душу носящих их».

«В каком виде нашел ХХ век культуру и христианство в Европе?! Можно ли сравнить его с началом XIX века!»

«…Что касается до формы прошения на высочайшее имя, то таковой не существует. Всякое грамотно изложенное прошение принимается, в какой бы редакции оно изложено ни было. Я сам видел трогательные послания на «ты», доложенные и увенчавшиеся успехом».

«Мне удалось набросать, в главных чертах, мой курс «Судебной этики» и пережить при этом очень хорошие минуты. То, что чувствовалось мною как н у ж н о е, что сознавалось как в о з м о ж н о е, стало вырисовываться и наконец строиться как о с у щ е с т в и м о е – и, мне думается, полезное».

//1902г.// «Какие времена переживает человечество! Какое наглое торжество лжи во всех видах и под всякими наименованиями, какое забвение элементарных начал христианства во всей Европе! Просто смотреть на свет не хочется. Я часто радуюсь, что жить осталось немного. Даже и для работы руки опускаются, - разумею, для работы литературной, ибо активную судебную работу я оставил уже два года».

«…Заседания Юридического общества, где пришлось вести горячую борьбу против наших юристов, желающих оставить безнаказанною содомию».

«Не знаю, чего пожелать Вам, кроме здоровья на Новый год? Все так безотрадно, безнадежно кругом, везде и во всех отношениях, что даже и желать ничего не решаешься. В общественной и политической жизни – полный «отлив совести». Можно ли надеяться на ее прилив? Все окопы, за которыми укрывались добро и общественное благо, падают: давно уже разрушен окоп «греха», и слово «грешно» звучит чем-то давно вышедшим из употребления; взят штурмом окоп «стыда», и окоп «страха общественного осуждения» начинает давать трещины сразу в нескольких местах…На что уповать?!»

«Как почти всегда, я вернулся из заседания с неудовлетворенным чувством. Мои привычки юриста к точности, системе и сжатости, постоянно оскорбляются какою-то халатностью и неуверенностью в способе производства дел, моя справедливость страдает от совершенной случайности результатов. Шенрок, столько потрудившийся, и Комарова, написавшая книгу, какой нет даже и во Франции, остаются за флагом, а неведомый Бунин, о котором нечто невнятно читается, получает премию! .. И кто поручится, что Разряд из одних почетных академиков не изберет в свои члены г.Леонида Андреева, Бальмонта, Брюсова, г-жу Гиппиус и т.п.»

«Я вполне разделяю Ваше недоумение по поводу помещения в один сборник деятелей судебной реформы и литераторов. Но издатели непременно хотели, чтобы в книге были «предшественники», и редактор К.К.Арсеньев им уступил, а так как прямые «предшественники» были разные подьячие и крючкотворцы, то и пришлось их заменить писателями».

«Вчера Веселовский сказал мне, что о Хомякове и Чичерине нельзя читать вместе, ибо это будет «слишком долго». Но боже мой, - ужели Академия – какая-нибудь железнодорожная станция, на которой надо торопиться не доедая и не допивая».

«Читали ли Вы сегодня безграмотную телеграмму полковника Романова на имя Иоанна Кронштадтского? Точно все соединяется, чтобы уронить престиж самодержца. Неужели в «Правительственном вестнике» не нашлось никого, кто решился бы доложить, что в России есть грамматика и логика?!»

«Я провел дурное лето, со сжатым физически и морально сердцем, полным тоски от всего, что у нас происходит, от стыда и негодования, вызываемого войною //с Японией//, от отвращения к неспособности и лукавству презренного правительства, от удивления пред двойственными нравственными весами, на которых наша «интеллигенция» взвешивает явления одного и того же порядка (например, насилие), смотря по тому – из любезного или нелюбезного ей источника они идут, от лживых известий и позорнейших явлений малодушия, которых мне пришлось быть лично свидетелем».

«От неискренности и эзоповского языка нашего правительства просто душу воротит – и вся его деятельность, в настоящее роковое время, может быть охарактеризована словами, очень любимыми детьми – «незавсамделишная». Петр писал про Алексея: «Ограбил меня господь сыном», а мы можем сказать: «Ограбил нас господь правителями».

«…Не находите ли Вы ввиду всего происходящего вокруг, что мы оба «опоздали умереть»!?»

«…Все эти пертурбации очень дурно отразились на моем здоровье. Да и жить становится тошно! Господь хочет излить на Россию фиал своего гнева… Как хотелось бы умереть!»

«Меня берет отчаяние за будущее. Вчера я бы приглашен в Совет министров по вопросу о старообрядцах и видел п р а в и т е л ь с т в о, а сегодня утром у меня были представители партии «мирного обновления» и я видел о б щ е с т в о. Боже мой! Боже мой! Ты изливаешь фиал гнева своего на нашу родину!»

«Чувствую, что жить осталось немного, но смотрю на это совершенно спокойно. Смерти нет! Хотелось бы, однако, побыть на земле годика 2-3, чтобы побороться в Государственном совете за веротерпимость. Ведь просто гнев и страх берет, когда почитаешь постановление Киевского миссионерского съезда!»

«Я испытываю такие боли, что кажется, что из сердца мне выдергивают зуб…»

«Вот уже три года сижу я в Государственном совете и многоразличных его комиссиях и тесно соприкасаюсь с деятельностью Государственной думы. С горестной тревогой спрашиваю я себя: где же те способные, стойкие, любящие родину люди, которых прежде народ выдвигал из своей среды, люди, способные стать знаменем, символом, способные собрать и кристаллизовать около себя сомкнутые ряды единомышленников?! Хочется утешать себя надеждою, что это временное, преходящее явление и что вскоре Русь возродится в силе и славе. Но плохо в е р и т с я этой надежде».

«…Пользуясь моим нездоровьем (как Вы знаете, это самое счастливое время для людей занятых, когда им ни принимать, ни делать визитов или выезжать не приходится), составил для Вас статейку…»

«Пробежал прилагаемые строки из «Всеобщего ежемесячника». Неужели это н а ш Бунин?! Но к чему тогда мой доклад о порнографии, когда в нашей среде сидят авторы, заставляющие краснеть вовсе не стыдливых критиков. И что за выдумка о могильной плите Кольцова, когда он погребен в Петербурге под весьма приличным памятником, вид которого приложен к академическому изданию…»

«Ах! Это правительство… Нужно особое искусство, чтобы т а к обманывать возбужденные ожидания».

«Я читал лекцию в пользу голодающих и выручил около 1000р. У нас поразительное равнодушие к этому бедствию. Зато под Новый год выпито на 75 тыс.р. шампанского».

«Я противник всяких автобиографий и прижизненных биографий. Правильно и всецело судить о человеке можно лишь тогда, когда он совершенно сойдет с житейской сцены и когда уже нельзя ожидать каких-либо неожиданностей, могущих исказить или видоизменить образ, начертанный биографом. Кроме того, писать правдивую биографию можно лишь близко зная человека, изучив и поняв его характер и хорошо зная ту среду и те условия, в которых ему приходилось действовать. Во многих случаях ее следует писать с соблюдением исторической перспективы, в значительном отдалении от жизни того, о ком пишешь. Вот почему все некрологи имеют лишь злободневную цену. Затем, не напуская на себя излишней скромности, я тем не менее не могу признать себя заслуживающим подробной биографии и думаю, что краткая заметка в энциклопедическом словаре есть лучшее, на что я могу рассчитывать».

«…К сожалению, мы с княжной стали часто и резко расходиться в оценке причин многих явлений нашей жизни и область наших бесед все сокращается, а ведь в наши лета дружеские отношения выражаются именно в возможности с разных и противозначных точек зрения касаться всех вопросов, от которых болит и негодует сердце».

«…В вопросах внешней политики и видах на будущее я еще сам не тверд во взглядах. Многие ухватки и повадки, заведшиеся у нас, заставляют меня порою смотреть довольно мрачно на это будущее».

«Давно уже замечено, что у нас нет вчерашнего дня. От этого так бессодержателен, по большей части, день настоящий и так неясен и тонет в лениво стелющемся тумане день завтрашний. Конечно, вооружившись надлежащими знаниями и памятью, можно описать прошлое с большой подробностью и точностью, возбуждая холодное внимание чужого ему читателя. Но напоминание о таком прошлом проходит обыкновенно бесследно, давая лишь материал в лучшем случае для справок и цитат, а в худшем для лицемерного пафоса».

«Сердце мое по временам совсем хочет отказаться работать и заставляет испытывать большие страдания, а война навалила на меня «бремена неудобоносимые» в виде председательствования в трех комитетах, имеющих дела с больными и ранеными, и участия в Особом совещании о беженцах и в его многочисленных комиссиях. Все это поглощает мое время без остатка».

«Не знаю, увижу ли я возрождение на Руси права и восторженного ему служения, памятного мне из дней моей молодости, но многие письма, получаемые мною от начинающих юристов, дают повод надеяться, что они ясно видят язвы и гнойные наросты в нашем судебном деле и – быть может – если не сумеют их излечить, то во всяком случае отвернутся от них с отвращением».

«Обыкновенно судьба стреляет в человека, выражаясь современным военным языком, пачками. Но не надо падать духом… Она устает и оставляет человека в покое».

//март 1917г.// «Революция произошла с поучительным спокойствием и единодушием, но тревожат меня уже обозначившиеся разногласия, могущие вызвать остановку всего общественного механизма».

//октябрь 1918г.// «Мне сообщили, что я имею, в силу новых распоряжений, право на получение хлеба по 1 категории по прилагаемому удостоверению. Если Вы признаете, что мой многолетний труд в Академии в течение 17 лет может считаться службой, то благоволите приложить печать к удостоверению и подписать его. Мне необходимо получить его до 12 часов утра в субботу. Если же «нет!», то «на нет и суда нет!»

//Сытину// «Мне отвратительна новая безграмотная орфография, и я все-таки надеюсь, что возобновится Ваша издательская деятельность».

«Как ни соблазнительно Ваше предложение о совместное поездке //в Европу// - для меня это, увы! неосуществимая мечта. Мне через 6 недель 81 год, силы слабеют ежедневно, ноги отказываются служить, в сердце неумолчная «зубная боль» и для каких-либо путешествий я уже непригоден… Наконец я думаю, что мне пришлось бы страдать от вида материальных и моральных страданий наших необдуманно бросивших родину эмигрантов и гложущей их тоски по родине, при невозможности утолить эту тоску, и от назойливых попыток вовлечь меня, хотя бы номинально, в их лагери, взаимно клевещущие друг на друга и забывающие об нуждах русского народа в своем злопыхательстве».

« //Луначарский//..на банкете приветствовал гостей на четырех языках, владея ими превосходно, а в торжественном заседании в Филармонии он сказал большую речь, блестящим местом в которой было горячее выступление против жестокостей современной войны с ее последними достижениями в так называемой цивилизации, которая неотступно идет вперед в деле изобретения всяких разрушительных и вредоносных газов. Я уже давно говорю, что не надо смешивать цивилизацию с культурой и что развитие цивилизации отодвигает культуру все более и более назад, игнорируя духовную сторону человека и отодвигая его к первобытному звериному прошлому».

«Раздобыл наконец Вашего «Петра Великого» и насладился чтение этого произведения, звучащего как благовест правды и справедливости среди современного бессовестного отношения к этому выдающемуся человеку, в значительной мере вызванного презренными трудами Мережковского и т.п. писак».

«Неожиданно для меня явилось назначение мне пенсии. Я никогда не возбуждал вопроса об этом, но сама Академия, ввиду того, что исполнилось 30 лет со времени выбора меня в ее почетные члены и 26 лет с того времени, как я был избран почетным академиком Разряда изящной словесности, признала необходимым, по собственной инициативе, ходатайствовать об этом. Конечно, это мне дает некоторый отдых и возможность писать свои мемуары, читая лишь в крайних случаях лекции, но все-таки это меня смущает: сколько достойных лиц, не менее меня послуживших родине, не получают пенсии…»

@темы: Книги

---

Книжный столик

А.Ф.Кони. Письма.

«Ставите ли Вы ни во что деятельность прокурора на мировых съездах? Но работы у меня уже слишком много, - достаточно сказать, что в настоящую минуту предо мною лежит дело в 4 томах на 2200 листах, с 14 обвиняемыми и 153 свидетелями (дело о подделке и продаже рекрутских квитанций, дело гнусное, по тем грустным последствиям, которое оно имело для 26 человек наглейшим образом обманутых мужиков)».

«…Так или иначе, но я кончил свое лечение и собираюсь, пожив 10 дней в Париже, восвояси, куда, откровенно говоря, меня влечет очень сильно. Чтобы оценить Россию во многих отношениях, нужно пожить за границей, вдали от нее».

«В Остенде я скучал и хандрил страшно, почти ничего не делал и иногда целый день ходил по пустынному берегу чудесного, бурного моря. Оно не так хорошо, как темно-синее Черное море, но в его светло-зеленых волнах как-то больше силы, а прилив и отлив придают ему особую прелесть».

«Вчера я послал Наде описание первых впечатлений Парижа, и вышло 8 почтовых листов. Громадность размеров, невиданная мною жизнь и одушевление, громадная торговля, роскошь и великолепие, говорящая история, последнее слово цивилизации как в дурном, так и в хорошем – вот что поражает в Париже. Надо впрочем заметить, что это город, в котором, будучи чужим и одиноким, меньше чувствуешь это, чем в маленьком сравнительно Петербурге».

«На Кавказе особый исключительный порядок судопроизводства, направленный к целям, нередко не имеющим ничего общего с юстицией, - если у нас нередко уголовный закон идет вразрез с обычаями народной жизни, то «насаждать цивилизацию» среди полудиких племен еще трудней и, подчас, зазорней».

«Пален настаивает на переходе в Петербург, хотя я, конечно, буду тянуть к Москве, сколько хватит сил. Собственно говоря, я так уже привык к Харькову, что мне грустно будет его оставлять, но когда я подумаю о моих 174 делах и о сериях, то я готов уйти хоть в Лапландию, не только в Петербург».

«Здесь, в Париже, до сих пор живет Шидловский, которого известие о предании суду ошпарило как кипятком. Он ходит как потерянный (тяжело в 52 года сесть на скамью подсудимых!) и просил меня просить тебя взять на себя его защиту. Он говорит, что ты единственное лицо, кому он решается вверить свою судьбу, что стоит взглянуть на твое лицо, похожее на лицо Спасителя (!), чтобы понять, что твое слово есть лучшая защита и т.д. и т.п.».

«Работы у меня очень много, с квартирой не устроился до сих пор, все занято и неприступно дорого по случаю весенней выставки».

«Я не могу не быть глубоко благодарен Тургеневу, не ценить его высоко и не любить его. Поэтому я с радостью явлюсь в воскресенье. Может ли быть разговор о нездоровье и обилии работы, когда представляется возможность провести, после пустых и бесцветных дней нашей жизни, вечер в беседе с таким человеком, как Тургенев, в уютном уголке, хозяйка которого, как светлый огонек, умеет привлекать к себе всех блуждающих в современной умственной и нравственной пустыне, и согревать их своим присутствием?»

«Простите поспешность и небрежность моего письма. Я окружен со всех сторон просителями и лицами, привлеченными министерство чиновничьею жаждою».

«Судебные учреждения наши падают; - апатия и отсутствие выдержки со стороны судей и русское стремление смешивать самостоятельность с капризом, а независимость с безнаказанностью конкурируют с отсутствием честного отношения к суду со стороны министерства и составляют, вместе взятые, разлагающее начало, которое разрушает, выражаясь языком точных наук, всякое механическое сцепление и химическое сродство в судебных учреждениях».

«…Суд присяжных являет картину далеко не утешительную, является во многих случаях почти отрицанием суда, потому что условия, в которые он поставлен, ненормальны, и никто, никто не возвышал голоса для их устранения из малодушной мысли, что для этого надо признать, что суд присяжных не только может действовать, но даже и действует неправильно».

«…Я читаю шесть лекцию в неделю, я еженедельно свидетельствую сумасшедших…»

«Стасюлевич доказывал необходимость введения суда по делам печати. Это святая истина. Но какого суда? Я боюсь, что общие суды, при том уровне, который создан общим нравственным понижением и стараниями графа Палена, окажутся ниже своей задачи из раболепства перед властью и их подлого страха перед прессой. Нужны люди, которым уже нечего искать и нечего бояться. Но найти их трудно, да и особый суд по делам печати был бы просто переодетым главным управлением по делам печати».

«К.К.Грот поправился после своего нездоровья; по понедельникам у него собираются «лучшие люди» Петербурга, и больно смотреть, как их немного и как мало между ними людей способных».

«Часто среди «злобы дня» и суеты нашей деловой жизни душа меняется на мелочь, маленькие чувства ее волнуют и узкие, малые цели рисуются на поблекшем умственном горизонте».

«…И личная, и служебная его жизнь текла гладко и спокойно, без бурь и мятежных тревог, оставив впечатление ровного, прохладного дня, без дождя, но и без палящего солнца, за которым незаметно наступили сумерки и ночь, принесшая с собою обычное спокойствие, а не выстраданный отдых…»

«…Составители Уставов питали доверие к русскому народу, веруя в его нравственные силы».

«…На частностях можно проиграть, можно потрясти целое, можно дать слишком острое оружие врагам…»

«…Та реакция, которую вызвала против себя судебная реформа. Одною из ее жертв пал Замятнин. Он оказался не на высоте своего призвания, так как в судебной машине заботился более об изучении действия паров и устранении препятствий с рельсов, а не о манипуляциях с тормозами. Наряду с ним выросла фигура графа Палена, снявшая опытною и бестрепетною административною рукою пыль с разбитой системы тормозов в ожидании момента, когда ими придется действовать».

«Он оказался сделанным из огнеупорной глины: накалялся медленно, но зато хранил жар прочно и долго».

//Гончарову// «Вы должны издать Ваши сочинения. Вы не имеет права лишать молодое поколение Вашей родины возможности наслаждаться этими облагораживающими строками. Вы не можете отнимать у людей, измученных жизнью, возможность забыться над Вашею книгою и освежить свою душу высоким художественным наслаждением».

«Главное – я на целый месяц избавился от чада и гама нелепой, искусственной петербургской жизни. Стремление к провинции растет во мне все сильнее – и в переходе туда, к живому делу я вижу панацею против многих моих душевных недугов. По странному внутреннему ощущению я чувствую, что там, в провинции, я еще могу встретить семейное счастие, отсутствие которого так гнетет мою жизнь… Петербургская жизнь отравляет всякую надежду на такое счастье, и мысль о связи своей жизни и своей усталой души с исковерканным существом, называемым петербургской барышней, ничего отрадного собой не представляет».

«Что ты скажешь на наши университеты? Право, Русь в своих больших центрах начинает походить на дома умалишенных».

//М.Г.Савиной// «Если бы дело шло о человеке, которому предстоит еще долгая жизнь, я не знал бы, желать ли для него Вашего посещения. Луч света, проникший в тюрьму, оставляет ее еще темнее прежнего, и «мимолетное виденье» только заставляет еще сильнее чувствовать больные ежедневные звуки жизни в минорной гамме… Но здесь доживаются последние дни, и надо, по возможности, устраивать так, чтобы человек не просто угас, а, по чудному выражению Тютчева, «он просиял бы – и погас!»

«Пишу тебе из древнего «украйного» города //Смоленск//, насквозь пропитанного русской кровью, куда я попал совершенно неожиданно для производства ревизии суда».

«Москва мне очень не понравилась в этот проезд. Несомненно, что она с е р д ц е России, но страдающее ожирением».

«Масса работы так захватила меня, что совершенно лишила возможности писать. У меня уже два месяца лежит письмо Лорис-Меликова, и я все не могу на него ответить. Болезнь старшего члена Палаты и командировка другого совсем приковали меня к делу, так что на прошлой неделе я даже вынужден был сам ездить в Псковскую губернию для производства осмотра пространства и количества порубки и вместе с пьяным землемером и лесничим проверять генеральную межу, утопая в болотах и застревая в песках. Поездкой этой, впрочем, я доволен, ибо всегда радуюсь возможности оставить наше гнусное чухонское болото для ознакомления с жизнью провинции».

«Нет, я, вероятно, в последний раз за границею! Год от году она мне становится тошней, с ее, как выражается Щедрин, «проплеванным комфортом». Все это чужое, не свое – больше не интересует и не привлекает, все оно изведано и чуждо, главное чуждо. Родина имеет притягательную силу. Многое в ней плохо, неустроено, безалаберно, но подо всем этим чувствуется живая струя понятной нам жизни. Я чувствую настоящий Heimweh //тоска по родине// и притом в самой чистой его форме. Меня не личные отношения тянут к Руси, не семья, не собственность, не привязанность, не служение искусству, - нет! Просто тянет страна».

«…У меня нет личной жизни, и я бы ужаснулся своего одиночества среди окружающей мерзости, нравственного запустения, если бы мне не было НЕКОГДА».

«…Да, Петербург – изящная парюра из поддельных камней, а Москва – грубая глыба земли, но в ней таятся бриллианты».

«Жизнь, одинокая и часто очень несчастливая, приучила меня к замкнутости, и без особого страждущего по чему-либо настроения мне трудно высказываться, особливо на бумаге, и особливо зная, что, кроме Вас, мое письмо, вероятно, прочтет еще и гоголевский «почтмейстер», с каковою канальею я вовсе не хочу делиться моим внутренним миром. Берите меня так, как я есть. Словом, мыслью и делом – я Вам верный друг, и если Вам когда-либо нужно будет прочитать страницу-другую в моей жизни – она Вам откроется, но не забывайте, что в задушевных излияниях надо вести себя подобно любовникам в редкие и страстные свидания, а не подобно супругам, регулярно преющим под боком друг у друга, еженощно».

«Спасович все-таки полячище… Он только потому не ненавидит открыто Россию и русских, что ум не дает ему ослепляться в средствах ненависти к людям, среди которых он живет».

«Ты пишешь о своей самонадеянности двадцать лет назад! Ах! Все мы были таковы. А я разве не был самонадеян, рассчитывая пройти всю службу, не поступаясь ни взглядами, ни чувствами… и горделиво отвращаясь от адвокатуры, к которой был, думается, создан… Думаешь ли ты, что мне легко работать среди надвинувшейся со всех сторон апатии, среди людей, чуждых всякой любви к делу и уважения к своему званию, среди внешних обстоятельств, вносящих в мой и без того подчас непосильный труд смуту и тревожные ощущения?! Мне так часто представляется вся моя честно отданная судебному делу жизнь бесплодною и тщетною».

«Сам же я очень бы хотел места наблюдателя, а не деятеля. В этом смысле мне нравилось бы место статс-секретаря Государственного совета. Пора уходить из деятельной жизни. Она становится чересчур тяжелой».

«Покуда я обер-прокурор – Сенат //вырезано цензурой// правосудие не станет. Я могу погибнуть служебно в этом столкновении, но уступить не могу. Надо же иметь страх не людской, а божий в душе своей».

«…Имей я взрослого сына, вступающего в жизнь, я сам предостерег бы его от судебной деятельности, указав ему на то, как мало удовлетворяет она совесть человека и какие тяжкие борозды сомнений и горестных тревог проводит она в его сердце».

«Когда видишь в жизни, какое иногда употребление, по легкомыслию, доверчивости или слепой любви, получают наследственные средства, - право, думаешь, что некоторое уменьшение размера этих средств, особливо для общеполезного дела – и нравственно, и очень полезно. Я прошел тяжелую школу жизни – и знаю, что значит отсутствие средств по личному опыту, и тем не менее, уверяю Вас, что, имей я средства и любимого сына, я бы оставил ему лишь малую их часть, отдав остальное на общеполезное дело. Средства хороши лишь как подспорье для самостоятельности в трудных обстоятельствах жизни, когда между голосом совести и голосом мамоны наступает разлад. Но опыт показывает безусловно, что таким средством для самостоятельности деньги являются лишь тогда, когда приобретены л и ч н ы м трудом».

«Мое здоровье поправляется плохо – и я просто не знаю, что делать с сердцем. Выражаясь языком Уложения о наказаниях, оно отличается самым преступным «бездействием власти». Особенно тяжело в бессонные ночи от удушья».

«Нельзя не сказать, что еврейство высших банковских кругов дает немало поводов к раздражению своею надменностью и насильями над совестью своих сочленов. Теперь здесь производит большую сенсацию (в газетах помещаются стенограммы, телеграммы) возникшее во Франкфурте дело о сделании сумасшедшим по настоянию родственников и представителей еврейской общины богатого еврея, совершенно здорового – он пробыл, однако, в Либенштадте, в вилле сумасшедших в самых тяжелых условиях в руках еврея-директор семь месяцев за то, что не хотел подчиняться всем особенностям устарелого и мрачно-изуверского ритуала. Эта история, о которой не решается умалчивать даже австрийская пресса, придает новую силу антисемитизму…»

«…Все мы живем только летом, а зимой, в наших закупоренных помещениях, только «существуем».

«…Это вполне достойный представитель и птенец судебного сословия. Голова его устроена превосходно, и ее продовольственные запасы наполнены доверха, а язык гибок, силен и умеет влиять. Некоторые сомневаются относительно его сердца, но мне думается, что они ошибаются, принимая сдержанную форму за существо».

//Л.Н.Толстому// «Надеюсь, что Вы здоровы, очень бы хотел поскорее свидеться с Вами и дезинфицировать душу от ядовитых и гнилых испарений».

«Я очень, очень устал и нравственно, и физически. После 50 лет трудно быть юристом-практиком и в душе поднимается разлад, дотоле неведомый».

«Я прикован к своему посту тяжелою работою и не могу его оставить, несмотря на крайний упадок сил, ибо не вижу рук, в которые мог бы передать дело, на котором можно наделать много зла».

«…Наши судьи так часто из «слуг правосудия» стремятся обратиться в «лакеев правосудия».

«… Жизнь мою пришлось провести в Петербурге, про который кто-то сказал, что он похож на уголь: «В нем или обожжешься, или испачкаешься».

«Волнение по этому делу (я говорил два часа) и огромное, до 7 часов, заседание накануне о правах детей николаевских солдат из евреев в Общем собрании – не прошли мне даром, и я до сих пор не могу овладеть своими силами и нервами».

«Я никогда не пишу своих речей, как по недостатку времени, так и потому, что по опыту убежден, что это до крайности стесняет свободу живого слова. Поэтому я всегда и в самых больших моих речах, даже длившихся по нескольку часов, ограничивался самым кратким конспектом или, вернее, схемою моей речи, в который лишь изредка заглядывал. Все мои напечатанные речи написаны п о с л е, в свободные от службы минуты, по стенограммам и по памяти».

«Вы себе представить не можете, сколько я выстрадал за эти пять лет в трехстах с лишком заседаний, оставаясь по большей части один со своими мнениями и не встречая никакой поддержки в подтасованной комиссии. Вы можете понять, что переживал я, видя как нещадно и бесцельно ломались учреждения и приемы, завещанные нам незабвенным царем-освободителем и лучшими людьми его царствования. Ведь это все равно, что присутствовать при изнасиловании женщины, которая была вашей первою любовью, без всякой реальной возможности ей помочь».

---

Просто в телеграме -

---

Читательский дневник

Н.Уильямз. Вот оно, счастье.
«Закончив упражнения, Кристи обрел лоск физического благополучия – и вдобавок сияние добродетели.
- Если пойдем завтра на все три мессы, поймаем ее. Она будет в церкви. Возможно, на десятичасовой, но чтобы уж наверняка, мы пойдем к восьмичасовой, а если ее не окажется ни на первой, ни на второй, то придем к полудню. Когда я отправлюсь к причастию, ты иди следом и поглядывай за ней – смотри, признает меня или нет. Не собираюсь я смущать ее – останавливаться и глазеть. Я просто замру, и ты увидишь, как она откликнется, уловишь любой знак, и мы поймем, от какой печки плясать.
Он это тщательно продумал и теперь, излагая, оживился лицом.
- Я не пойду.
- Пасхальное воскресенье ж.
- Я не пойду.
- Даже воры ходят в Пасхальное воскресенье.
- Да как вы ее вообще узнаете? Пятьдесят лет спустя, как вы узнаете?
- Узнаю.
- В общем, ничем не могу помочь. В церковь не пойду. Не верую в Бога.
- Тсс. – Он прихлопнул эту мысль обеими руками, словно маленький костер. Подался ближе, зашептал: - Не говори такого. Он тебя калекой сделает или слепым. Просто в доказательство.
Как на такое ответить? Я отложил книгу и погасил лампу. Кристи забрался в постель, сложил руки на груди.
- Грядут чудеса – для нас обоих.
Этого я спустить не мог. Оперся на локоть.
- Чепуха это. Откуда вам знать?
- Знает только Бог. Но Он стар, и Ему надо напоминать. – Кристи возвысил голос и произнес в тростник: - Для Ноу и Кристи грядут чудеса».

З.Гаврик. Моя мастерская волшебностей.
«- Альвара по секрету сообщила мне, что вы ничего не знали о способностях Мастеров и никогда не пробовали торговать своими изделиями. Это правда?
Я мрачно кивнула, раздумывая о редкостной разговорчивости моей вчерашней гостьи.
- Правда. Кстати, вы уверены, что мои изделия действительно обладают какой-то силой?
- Несомненно! – расхохотался гость. – Из-за проданных вами вчера квадратиков город наполнился поводами для обсуждений на месяц вперед!
- Что-то меня это совсем не радует, - проворчала я.
- Да бросьте! – замахал на меня руками глава города. – Это же невероятная редкость. Обычно Мастера всегда одни и те же изделия наделяют одной и той же магией. А у вас – вот чудо! – почти все произвели разный эффект!
- И какой же? – насторожилась я.
- На двух покупателей наложилась иллюзия красивой одежды, причем это всегда разный наряд под разную ситуацию и погоду. Еще несколько проданных вещиц обладают защитной магией. Тех, кто их приобрел, накрывает невидимый полог, но только это не одеяло, как у Аристы, а непробиваемая кольчуга. Кто-то обнаружил, что начинает сливаться с обстановкой, становясь почти незаметным. В общем, как только первые обнаружившие магию разнесли слух о Мастерице, остальные бросились проверять свои квадратики, кто на что горазд».

---

Просто в телеграме -

---

Читательский дневник

Григорий Поженян.

Очень мало мне нужно
для счастья.
Мне хотелось бы в светлой роще
этих поздних берез осенних,
чтобы мама жила подольше.
Мне хотелось бы, чтобы рядом
шла со мною моя Галина.
А морщины ее ложились
на мое лицо,
как дороги.
Мне хотелось бы,
чтобы сын мой
из-под дедовских век нависших
па костры смотрел и на солнце
немигающими глазами.
Мне б хотелось, чтоб руки друга
не тянулись бы вверх
от страха.
Не тянулись бы вниз
от лести.
А хрустели бы
от пожатий.
А еще мне для счастья нужно,
чтоб сороку олень не предал,
чтоб моря никогда
не мелели,
чтоб земля никогда
не остыла.
А здоровье — оно не вечно.
А удачи — они попозже.
У хромых петухов
и серьги
не спасают от поражений.
Даже смерть – продолженье жизни,
Если прожил ты жизнь
Достойно.
Если падал ты –
Не снижался,
Даже смерть –
Продолженье жизни.

А.Платунова, Н.Шнейдер. Клиника в Гоблинском переулке.
«Я не стала ждать, на кого он укажет. Дел невпроворот. Большинство выживших – дети, и почти все в сознании. Те, что постарше, крепились, малыши плакали. Всем необходимо помочь!
Не знаю, сколько прошло времени. Оно словно принялось двигаться рывками. Я измеряла время в бинтах и зельях, которые подходили к концу. Скоро потребуется пополнить запас.
Взгляд зацепился за мужчину, чья впалая грудь тяжело поднималась. Вроде им занималась Белинда, но сейчас ее не было поблизости. Я опустилась на корточки. Желто-землистый цвет лица ясно давал понять, что этот человек давно и беспробудно пил: печень разрушена. Но печень сейчас не главное – на губах несчастного запеклась кровь. Необходимо просканировать, понять, каковы внутренние повреждения! Почему никого нет рядом?
Плеча коснулась легкая рука.
- Черная лента, - негромко сказала эльфийка. – Я дала ему выпить «Синей бездны», чтобы облегчить уход. Ему не больно.
- Он еще жив! Он дышит!
Черная лента, обвязанная вокруг пуговицы, сливалась с цветом рубашки, поэтому я ее не заметила. Следовало уйти, но… Так нельзя! Я попробую!
Положила ладонь на сонную артерию, вливая силы, одновременно пытаясь стянуть разорванные сосуды. Сломанные ребра раздавили легкие. Осколок кости в опасной близости от сердца. Я мимолетно удивилась, что силы уходят, как вода в решето. Голова закружилась…
И тут меня вздернули на ноги. Мэтр Ланселот придерживал меня за талию, а в другой руке сжимал флакон.
- Два глотка! – сурово приказал он. – А после – на улицу, подышать, отдохнуть, остудить голову. Все ясно? Ему не помочь, Грэйс!»

---

Татьяна Зинина "Первая ведьма". Фэнтези, любовный роман.
Сюжет: ГГ - сиротка, но воспитывается в семье правителей. По достжению возраста ее отправляют на обучение в магическую академию, хотя она к этому и не стремилась. А сейчас ей тем более туда не хочется, потому что сказали, что за ней будет присматривать один знакомый семьи... с которым у нее крайне натянутые отношения. Но в магической академии оказалось, что с этим самым знакомым, он же куратор, можно вполне нормально общаться, зато с ГГ одна за другой стали происходить всякие странности... магического характера...
Книжку взяла в библиотеке на просто так, чтобы было - до лимита. У автора раньше читала какую-то одну книжку, и что-то как-то с ней на заладилось, так что испытывала настороженность. Оу... да что там - вот только вспомнила, что я даже еще и не дочитала... завязла в процессе. Тут, впрочем, дело пошло более-менее бодро. Приключения, интриги, загадки прошлого... любовная линия, само собой... Ну, ничего так, хотя и особо восторженных впечатлений не оставляет. А может, это просто действует настороженность по отношению к автору.
Единственное только - как мне кажется, тут все-таки очень все затянуто и растянуто. Отчего ощущается как-то неравномерно. В смысле, когда сюжет развивается по нарастающей - у ГГ развиваются ее магические способности (ну, ясное дело, она оказывается избранной и супер-пупер универсалом, что всех изумляет и т.д.), развиваются отношения с роковым и сексуальным - читать можно было с увлечением и интересом. Но где-то к середине это уже закончилось, то есть, все стало понятно и с магией, и с любовной линией, а автор все продолжала и продолжала... Нет, что-то вроде и происходило, но из-за достижения главной цели это все равно воспринималось странно... как непонятное затягивание... Хотя, может, это авторский стиль такой?

@темы: Книги